Мир многомерен, а «земля поката» (с),
таким же должен быть поэта слог...
Я не вполне уверен, что когда-то
«в час небывало жаркого заката» (с)
я вёл на эту тему диалог.
И был ли тот престранный чужеземец,
присевший рядом в сквере у пруда?
На вид лет сорока. Брюнет. Приземист...
— Вы, судя по акценту, вроде, немец?
— Пожалуй, немец. В неком смысле да.
А Вы – поэт? Как Баратынский Женя?
— А как Вы догадались?! Вы не мент?
— У Вас лицо с «необщим выраженьем» (с),
Вы, явно, человек с воображеньем,
включая и пространственный момент.
— Да. Только в поэтической тусовке
сейчас не слишком ценят, например,
мои стихи в трёхмерной расфасовке.
«А судьи кто?» (с). Всё бесы, да бесовки.
Им дайте не размерность, а размер!
— Мой друг, оставьте дьявола в покое!
Он ни при чём здесь, право, чёрт возьми!
Не стоит всуе говорить такое,
есть мненье, что признание людское
дано поэтам вовсе не людьми…
Текст не всегда обязан быть неплоским.
Вот трость. Она трехмерна. А чертёж? –
Двумерен. Блекл. И в нём лишь отголоски
реалий. Но чертёжные наброски
расскажут всё, когда чертёж прочтёшь.
А если в тексте Вашего творенья
есть слово «время», то тогда строка
должна иметь четыре измеренья.
— И где Вы прочитали эту хрень? Я
таких теорий не слыхал пока.
— Альберт Эйнштейн мне рассказал об этом.
Я как-то в Принстон заезжал к нему.
Мы с ним играли Моцарта дуэтом.
— Эйнштейн?! Так он же умер! И поэтом
он не был вовсе… Я Вас не пойму!
—Да, умер. И не всем ещё понятен.
Эйнштейн как физик был хитрец и врун,
в его трудах есть много «белых пятен».
Сейчас, мой друг, научный мир вновь спятил
в теории десятимерных струн.
— Вы сами врёте мне, как сивый мерин!
— Возможно. Возраст, знаете, склероз...
— Простите, я сейчас уйти намерен…
Московский вечер был вполне трёхмерен,
но был ли или нет – «вот в чём вопрос» (с)