Не ко времени пришлась оттепель. Болото просело, кругляк повезли в объезд. Серьёзная
выдалась неделя. Лёха-маленький ночевал в кабине, оголодал, запаршивел. В субботу одолел четыре ездки и запросился домой. Добрался затемно.
Кострома кормила Лёху-второго. Наследник оторвался от сиськи, глянул:
- Вчера водку трескали с Широковым.
- Во, Кашпировский на мою голову, - Лёха уселся стягивать валенки, - мал пока родителю указывать.
- Сородителю, прошу отметить, соучастнику зачатия. – Карапуз фыркнул, потянулся к мамкиной груди.
- С гостем дружится. – Кострома повела глазами в сторону печки.
Лёха встал на приступок, заглянул:
- Ё, корявый какой. Этот пострашней будет того, трёхногого…а кряхтит, не окочурился бы.
- Усталый он, Алёша, вот и кряхтит. Перевозчик это, за тобой прибыл. Собирайся в путь-дорогу.
- В какую такую дорогу? – Лёха рассердился, - мне с утра лес возить.
Лёха-второй икнул, облизнулся:
- Папаша, кончайте дебаты, у второго папки проблемы. Выручать надо.
Кострома уложила едока в кроватку, подсела к столу:
- Алёша, друга нашего лиловые зацапали, кроме тебя спасать некому.
- Опять уроды эти, как достали-то?
- Так на блюдце своём нырнули и отловили. Они сейчас в горах тибетских, отдыхают. Спешить надо, уйдут.
Лёха задумался:
- Один не потяну, Широкова надо звать, в помощь.
Кострома пододвинула по столу карандаш:
- Пиши.
После подошла к окошку, распахнула створку, свистнула разбойником. Ворон прилетел, уселся на плечо к хозяйке. Лёха закончил сочинять, протянул письмо. Зажал почтарь в клюве записку и ухнул в ночь.
С печки спустился корявый, придвинулся к столу, уставился диким глазом.
- Сдюжит? – Лёха перекрестился, - двоих тянуть.
- Надо будет и троих потянем, - корявый почесался везде и сразу, - хозяйка, водка есть?
***
Только я, добравшись до своей каморки, принял рюмку можжевеловой и заварил чай, пришёл Широков:
- Мехалыч, от Лёхи малява, "Бобика" давай.
- Стряслось чего?
- Во читай.
Я развернул листок: "Широков дуй на хутор франкиштейны оборзели"
- Может ребят соберём?
- Обижаешь Мехалыч, разберусь.
Отдал я Широкову ключи от транспорта, принял на нервной почве ещё рюмочку и завалился спать. Снились мне лиловые. Под утро явился ворон с бумагой в клюве. Я потянулся к письму и проснулся. В дверь колотили.
Широков вернул мне ключи:
- Мехалыч, налей, устал.
Пока я ставил чайник, Широков выцедил стакан и взялся рассказывать:
- Как до хутора добрался, гляжу – Лёха с мужиком сидит, мужик страшный…как тюрьма. Водку пьянствуют. Кострома хозяйкой: грибочки накладывает, капусту из подпола тянет. Я в измену – коли пьянка, зачем шухер? Объяснили. Ну, собрались, Лёха пару листов от рессоры приготовил. Подхватил нас одноглазый и дунули. Мехалыч, я три зоны прошёл, Салехард до звонка оттянул, такого страха не видал. Летим, дыхалку перехватывает, задубели, по низу чисто глобус - вся география на виду. Прилетели. Снег, как сахар, не нашенский снег, не хрустит и не мнётся. Блюдце стоит, огнями поигрывает. Шнырь, на котором летели, крутанул хвостом и привет, гумза* позорный. Дальше, в блюдце надо проникать? Придумали – где нога упёрлась, которая всю железку держала, снег подрыли, стронулось блюдце, перекосилось. Лёха мне чекушку сунул, от лучей ихних. Ну и открыли уроды дверцу, выскочили, а после мы вошли…
Мехалыч, гороло не казённое, налей…
Зашли значит. Посерёдке в пузыре Лёхин родственник сидит. Ох Мехалыч, такое увидишь, бивнем* станешь. Главный, который с обручем, как Лёху признал, заскучал, ручкой кривой махнул и сдался. После летали, Лёха командовал. Родственника на глубину опускали, ныряли в океан. На хутор под утро добрались. В дороге базарили. Одного урода я чуток помял, нарезал по шнифтам*. Короче, когда уходили я апельсин* в корыте припрятал, так спокойнее будет. Ладно, на посошок и всё, затележил* я.
Мехалыч, сегодня отосплюсь, с утра режим на делянке сделаю. Всё будет путём…